«Моя автобиография» Остап Вишня полностью

Остап Вишня «МОЯ АВТОБИОГРАФИЯ» читать полностью можно за 10 минут, а сокращенно за 5 минут, но произведение ндзвичайно интересный и смешной.

«Моя автобиография» Остап Вишня полностью

У меня нет ни одной сомнения в том, что я родился, хоть i во время моего появления на свет белый i потом - лет, наверное, с десять подряд - мать говорили, что меня вытащили из колодца, когда поили корову Оришку.
Случилось это событие 1 ноября (ст. Стиля) 1889 года в местечке Грунi, Зенковский уезда на Полтавщине ...
Собственно, событие это произошло не в самiм городке, а в хуторе Чечвi, возле Грунi, в маетковi помещиков фон Рот, где мой отец работал в господ.
Условия для моего развития были пiдходящi. С одной стороны - колыбель с вереницами, с другой стороны - материнi грудь. Немножко поссать, немножко поспишь - i растешь себе помаленьку.
Так вот и пошло, значит: ешь - растешь, потом растешь - ешь.
Родители мои были как Вообще родители.
Родителей отец был в Лебединi сапожником. Матери отец был в Грунi хлеборобы.
Глубокой генеалогiя не пришлось мне прослiдиты. Отец вообще не очень любил о родственников рассказывать, а когда, бывало, спросишь у бабушки (отца матери) о деда или там о прадеда, она всегда говорила:
- Вот стерва было, как i ты это! Покоя от их не было.
О материке родню так же знаю немного. Только то и помню, что часто было, отец говорил матери:
- Не удалась ты, голубушка, в свою мать. Царство небесное покiйницi: i любила выпить, i умела выпить. А вообще родители были ничего себе люди. Пiдходящi. За двадцать четыре года совместного их жизни, как тогда говорили, послал им господь всего только сiмнадцятеро детей, потому что умели они молиться милосердному.

Начал, значит, я расти.
- Писать, - сказал однажды отец, когда я, сидя на полу, разводил рукой лужу.
Сбылось, как видите, отцовское пророчество.
Но негде правды деть, - множество еще времени прошло, пока отца вiщування в жизни втiлилося.
Писатель не так живет и не так растет, как простая себе человек.
Что простой человек? Живет себе, поживет себе, умрет себе.
А писатель - нет. О писателе подай, обязательно подай: что повлияло на его мировоззрение, что его окружало, что организовывали его еще тогда, когда он лежал у матери на руках i жевал губами, совсем не думая о том, что когда-то придется писать свою автобиографию.
А вот теперь сиди и думай, что тебя повлияло, что ты на писателя вышел, которая тебя беда в литературу потащила, когда ты начал задумываться над тем, «куда дырка девается, как бублик едят».
Потому писатели так, спроста, не бывают.
I вот когда вспомнишь свою жизнь, то приходишь к выводу, что таки действительно писателя сопровождают в его жизни явления необычные, явления оригинальные, i если бы тех явлений не было, не был бы человек писателем, а была бы порядочным инженером, врачом или просто себе толковым кооператором.
Пiдскочать вели те явления - i записала человек.

Главную роль в формации будущего писателя играет вообще природа - картофель, конопля, сорняки.
Когда есть у мальчика или в девочки склонность к замислювання, а вокруг растет картофель, или бурьян, или конопля - амба! Это уже так i знайте, что на писателя оно пойдет.
I это вполне понятно. Когда ребенок задумается и сядет на голом месте, разве ей дадут как следует подумать?
Сразу же иметь пужне:
- А где же ты вот сел, сукин ты сын?
I вдохновение от испуга розвiялось.
Здесь i становится в приключении картофель.
Так было и со мной. За домом недалеко - картофель, на пiдметi - конопли. Сядешь себе: ветер веет, солнце греет, ботву навiвае мысли.
I все думаешь, думаешь, думаешь ...
Пока мать не крикнет:
- Пойди посмотри, Мелашко, не заснул там время Павел? И осторожно, не испугает, чтобы рубашки не закалял. Разве на них наперешся ?!
С того вот и пошло. С того и начал задумываться. Сидишь i ковыряешь перед собой ямку.
А мать, было, ругается:
- Какая вот беда картофель подрывает? Ну, уже как i попаду !!
Порывы чередовались. То вглубь тебя потянет, - тогда сто ямки ковыряешь, - то погирить тебя в височiнь, на пространство, вверх куда-то. Тогда лезешь в риги на балку воробьев драть или на иву по галенята.
Конституции я был нервной, впечатлительной детства: как покажет, было, отец череска или восьмерика - моментально под кровать и тiпаюсь.
- Я тебе покажу балки! Я тебе покажу галенята! Если бы убился сразу, то еще ничего. А то покалiчишся, сукин ты сын!
А я лежу, было, под кроватью, дрожит, носом хлебают и думаю печально:
«Господи! Чего только не приходится переживать за ту литературу ?! »
С событий моего раннего детства, повлиявших (события) на мое литературное будущее, твердо врiзалася в память одна: пал очень с лошади. Летел верхом на поле, а собака из-за могилы как выскочит, а конь - в сторону! А я - хлоп! Здорово упал. Лежал, пожалуй, с час, пока очнулся ... Недели три после того болел. I вот тогда я понял, что я на что-то нужен, когда в такой благоприятный момент не убился. Неясна шевельнулась у меня тогда мысль: наверное, я для литературы нужен. Так i получилось.
Так между природой, с одной стороны, и людьми - с другой, и промелькнули первые шаги моего детства золотого.
Потом - отдали меня в школу.
Школа была не простая, а Министерства народного просвещенiя. Учил меня хороший учитель Иван Максимович, доброй души дiдуган, белый-белый, как белые бывают у нас перед зелеными праздниками дома. Учил он добросовестно, так как сам он был ходячая совесть человеческая. Умер уже он, черт земля пухом. Любил я не только его, но и его линейку, которая ходила иногда по рукам наших ученических чумазых. Ходила, потому что такая тогда "система" была, i ходила она всегда, когда надо было, i никогда яростно.
Где теперь она, и линейка, что производила мне стиль литературный? Она первая прошлась по руке моей, оцiй самой, что это пишет автобиографию. А писал бы я вообще, если бы не было Ивана Максимовича, а в Ивана Максимовича и не было линейки, что заставляла в книгу заглядывать?
В это самое время начала формироваться и моя классовая сознание. Я уже знал, что такое господа, а что это - не господа. Зачастую-то, было, отец посылает с чем к баринi в горницi, а посылая, говорит:
- Как войдет же, то поцелует баринi ручку.
«Большая, - думал я себе, - значит, барыня шишка, когда ей ручку целовать надо».
Правда, неясна какая еще тогда была у меня классовая сознание. С одной стороны - целовал баринi ручку, а с другой - клумбы цветочные ей топтал.
Чистый тебе лейборист. Между социализм i королем вертiвся, как мокрая мышь.
Но уже и тогда хорошо запомнил себе, что господа на свете есть.
I как было, барыня накричит за то и ногами затопает, то я железу под барскую веранду и шепчу;
- Подожди, експлуататоршо! Я тебе покажу, как триста лит из нас ... i т. Д., I т. Д.

Отдали меня в школу рано. Не было, пожалуй, мне и шести лит. Кончил школу. Пришел домой, а отец и говорит:
- Мало ты учился. Надо еще куда-то отдавать. Повезу еще в Зеньков, поучись еще что там, посмотрим, что из тебя получится.
Повез отец меня в Зеньков, хоть i тяжело ему было тогда, потому что нас было шесть или семь, а зарабатывал он не слишком. Однако повез i отдал меня в Зенковский городскую двуклассную школу.
Зенковский школу закончил я года 1903-го, с свидетельством, что имею право почтово-телеграфным чиновником очень какого-либо (четырнадцатого, что ли) разряда.
И куда же мне в те чиновники, когда «мне тринадцать было».
Приехал домой.
- Рано ты, - говорит отец, - закончил науку. Куда же тебя, когда ты еще мал Придется еще учит, а у меня без тебя уже двенадцать.
И повезла меня мать только в Киев, в военно-фельдшерскую школу, потому что отец как бывший солдат имел право в ту школу детей отдавать на «казенный счет».
Поехали мы в Киев. В Киеве я открыл рот на вокзале i так шел с вокзала через весь Киев до святой Лавры, где мы с матерью остановились. Поприкладався ко всем мощам, ко всем чудотворным икон, ко всем мироточивых голов i экзамены сдал.
И остался в Киеве. И закончил школу, и стал фельдшером.
А потом пошло неинтересно жизни. Служил i все учился, все учился - пусть оно ему взбесится! Все по экстерна правил.
А потом в университет поступил.
Книга, сильнейших на меня впечатление произвела в моей жизни - это «Катехiзис» Филарета. До чего же противная книжка! Еще бы так - прочитал и бросил, оно бы i ничего, а то - наизусть.
Книги я любил с детства. Помню, как попался мне Соломонов «Оракул». Целыми днями сидел над ним и шарики с хлеба пускал на вон круг с числами разными. Пускаю, даже в голове макiтриться, пока придет мать, схватит того «Оракула» и по голове - трах! Тогда только и брошу.
Вообще любил я книжки с мягкими переплетом.
Их i рвать легче, i не так больно они бьются, как мать, было, увидит.
Не любил «Русского паломника», который лет двенадцать подряд читала мать. Большая очень книжка. Как замахнется, было, мать, так у меня аж душа в пятки.
А остальные книги читалась ничего себе.
Писать в газетах я начал 1919 с подписью Павел Гунский. Начал с фельетона.
В 1921 году начал работать в газете «Вести» переводчиком.
Переводил я, переводил, а потом думаю себе:
«Чего я перевожу, когда же могу фельетоны писать! А потом - писателем можно быть. Вон сколько писателей разных есть, а я еще не писатель. Квалификации, - думаю себе, - у меня особенной нет, бухгалтерии не знаю, что я - думаю себе, - делать ».
Сделался я Остапом Вишней и начал писать.
I пишу себе ...

1927-1955