«Оборона Буше» читать сокращенно

Михаил Cтарицький «Оборона Буше» сокращено читать стоит только в том случае, когда у вас мало времени прочитать произведение полностью. Cтарицький «Оборона Буше» полностью поможет лучше понять внутренний мир главных героев повести. В произведении переплетаются две сюжетные линии: историческая и любовная. Цель создания повести «Оборона Буше» - утверждение идеи верности до последнего вздоха, как родной земли, так и любимому человеку.

«Оборона Буше» читать сокращенно

Краткое содержание «Оборона Буше» вы можете прочитать ниже, а перевод произведения можно использовать для лучшего усвоения материала. Это и историческая повесть со времен Хмельницкой

Ой напились и сестры и братья кровавого пива край луга,
И не дали ни себя, ни веры святой врагам поругание!
(С народной думы)

Это было в самый разгар большой трагедии, уготовило польское панство в союзе с прислужниками Лойолы, завзявшись на святыню украинского духа, по его бытия, - трагедии, охватившей пожарищами всю Украину - Русь, пронзила сердце в Польше и под ее руинами закончилась. Это было той эпохи, когда прорезываемой Украина должна была у московского царя Алексея Михайловича обороны искать, когда он, уже по Переяславской рады, послал свои потуги в Литву. Это было той эпохи, когда изнеможении от ненатлого гнева Польша, закупив татарские отряды, бросилась вместе с неверием на омыты славянской кровью страны, чтобы разорить их под корень и вернуть все на свете в руины. Это было той эпохи, когда два кровных на дружеское и равное бытия, совершили между себя утешение и, подняв знамена на знамена, стали «в дедовскую славу звонить» ... Это было осенью 1654 года.

К югу от Могилева, за двое гон от Днестра, на высокой скале левого побережья прислонился городок Буша с утверждаю-замком, который господствовал над окраиной. На узком утесе, словно орлиное гнездо, повис этот замок и на синем небу далеко белел своими зубчатыми стенами, своими бойницами - башнями. Край пяти скалы рассыпались, как цыплята вокруг наседки, манесеньки крестьянские и мещанские домики, окутанные ветвями зеленых садов; между крытыми соломой крышами поднимались кое-где и высокие черепичные крыши, краснели между яровыми издалека. Сам город Буша, - то есть торговая площадь - с одной стороны жалось к обрывистой скалы, а снаружи было обмежоване высоким земляным валом и хорошим дубовым частоколом. За городом уже двигался пригород до обочины; с двух сторон его окутывало пропасть, с третьей - валы, а с четвертой - большой пруд, который набрался из реки Бушки и держался каменной плотиной. Тот замок «Орлиное гнездо» с городком Бушей, с целым ключом окружных сел и имений принадлежал к роду Чернецких; оттуда они налетали на хлеборобов украинских, на соседних панков и дергали в своих когтях непослушных еретиков. С самого начала пожара, что на Запорожье с залетела с Суботова искры вспыхнула и покатилась широкими огненными волнами до старой Польши, Монашеские сняли крылья и в Варшаву полетели, а гнездо свое оставили на безбаш; его вскоре после сечи под Корсунем и Желтыми Водами, захватили левенцы, батавы из Днестровского полка, с сотником Завистним во главе, и вооружили хорошо как караульную Надднестрянские стражница.

В центре замкового двора стояла достаточно просторная, с тремя куполами и окружным навесом церковь; она была уже возвращена панством в костел, а потом снова казаками на благочесно храм пересвячена; его видсвятив на имя Покрова Пресвятой Богородицы отец Василий, которого из городка Бара вывоз сотник, господин Завистний. Стоял хмурый, глубокой осенью, вечер. Дрибен дождь, как сквозь сито, моросил и сизыми волнами стелился по долине, скрывая широкую даль мглой. Временами только, когда ветер на мгновение разрывал туманисту покров сверкали из стороны в глубокой долине Днестровская знамени, а с другой, наоборот, по широким с чердаках и плоскостях чернели какие-то пятна туманны.

Кругом церкви, на кладбище, стояли отрядами казаки. Головы им всем были непокрытые, и буйный играл свободно шевелюру. Широкие спины дородного и сильного народа покрыты были разнообразной пестрой одижжю: здесь виделась и руда и порванная свитка, и белый, выложен шнуром балахон, и Кармазиновый запорожский жупан, и короткий полушубок и замазан в деготь бархатный польский кафтан, и саетова розовая, с Панянском сахарной плечок, накритка.

В суровом взгляде мрачных глаз, в незыблемых лицах лежала какая-то-то думает глубокая. Все были окаменелые и мрачные, только дети с горячими, интересными глазами не могли устоять на месте, а рыскали украдкой то между толпой по кладбищу, то по колокольни.

С широко распахнутых церковных дверей тихий пение доносится:

«Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!»

Церковь светом сияет. Перед наместного образами в высоких подсвечниках горят толстые зеленые свечи, а вокруг них и у самых образов мелькают целые сотни манесеньких свечечек желтых; за волнами с жертвенника дыма они сверкают звездами, скрашаючы сизые прозористи облака красными красками, а вверху этот дым под куполом уже клубами чернеет, окутанный во мрак. Узкие окна в церкви, расцвеченные разноцветными стеклами, светятся тускло, вспыхивая временами кое-где бликами радуги.

Правый притвор и середина церкви набиты казачеством. Зажаренные, мужественные лица, обращенные к ликов святых, выглядывают под лучами ласкового дрожащего света уже меньше строго, а не знающие страха глаза влажные им от сердечного молитвенного сдвиги. Седые сельди, подбритые черные шевелюры и лысые совсем головы склоняются, крестясь, низко. Впереди перед царскими вратами стоит Михаил Завистний, сотник, с золотой кистью на правом плече; высокий, широкоплечий, с седыми усами, со шрамом на левом виску, он вроде могучего дуба, нажил себе силу во бурхотом бурь. Слева за ним стоит молодой еще казак красавец Островерхий, с черными, чуть закрученными усиками, с подбритые лихо-волосами, с признаком хорунжего на левом плече; справа от Завистного молится совершенно лысый, с белой пожелтевшей бородой дед, а дальше уже идет старшина и казачество значительное.

В притворе, в левом притворе, скопилась сама - ножонота; редкая голова там связана лентой или платком, а по большей части везде кораблики и очипки, запятках длинными белыми прикидочными, что приходят до самого пола дымкой.

Женские губы шепчут молитвы; глаза возвышенные вверх благоговейно; другие горят зловещим огнем, другие сверкают слезой, которая непослушно срывается с ресниц; но в жадных не светится ни ужас, ни отчаяние, в жадных не видно бессильной женской муки.

Впереди краю стоит в черной ленте сотникова дочь Арина, а рядом с ней в глазетовим кораблике - ее подруга Катя, молодого хорунжего женщина, которую не сводит глаз.

Арина стоит перед образом святого Степана; ее стройная осанка, закутанная сизыми волнами с жертвенника дыма, кажется легонько, прозрачной. Красивого личика черты и элегантные, и благородные; в черных, сжатых немного бровях кроется незыблемая воля и отвага; карие глаза из-под длинных темноте ресниц горят огнем; на мар Муров главе лежат не детские думы, хотя в выражении уст пиша детская красота.

Арина задумчиво смотрит на лик, безмерно ласковый, озаренный светом с лампады; ей мечтается далекое небо безхмаре, белые, раскаленные палом стены, ослепительный солнечный свет и ревущая толпа, розсатанили лицо, поднятые с камнями руки на глашатая правды и любви и на устах у мучения на кончиной ласковая и благосклонна ухмилка.

«Да, пострадать за веру, за правду, за своих друзей - братьев, - думал он, - непомерная радость! Здесь, на земле, все неверное и лживое; все клятвы человеческие - пустые слова, поглум над скучающим сердцем ... Там только покой и счастье - в сиянии пожизненному неба ».

Она присматривается внимательнее к образу и видит, как глаза живые у святого и глядят ей в душу; но эти глаза знакомые, ее сердце с ними сжилось, их луч только и грел ее душу одинокую ... Но это же не святого стражденника глаза, а глаза ее любовница и вторая, властителя радостных мечтаний, глаза красивого юношу Антона Корецкого. Где он теперь? Ни слуха, ни весточки ли его почоломкала шар враждебная, или он предал ее, несчастную, и забыл свои клятвы? Пропал, пропал без толку, а с ним вместе пропал и жизнь ее стямок ...

«Что это я? - Бросилась вдруг Арина. - В такую ​​минуту и ​​где о милом стала думать? Это враг человеческий смущает натруженное сердце. Оставь, нечистый »И она начала ревностно молиться.

А это далеко где-то вдруг выстрел раздался, и эхо укатила его по буеракам и горах. Все вздрогнули и переглянулись значительно; а клир тихо пел: «Слава в вышних Богу и на земли мир, в мужских благоволение»

Закончилась богослужение; отец Василий вышел в царские врата в епитрахили, с кипарисовым, в срибряний оправе крестом и тихим, слегка дрожащим голосом обернулся к молящимся:

V Братие и друзья мои, креста этого защитники, на нем же распялся за грехи наши сын Человеческий, мужайтесь духом, и потому наступает час нуждающаяся, и возлюбил нас страстотерпец позвал вас стать твердо и купно до последнего вздоха за крест этот и за мать Украина. Враг целыми хмарищамы окружил наше Убежище, что до скрывалось Богом и уже угрожают нам возгласом смертодайним. Поклоняющийся Кресту Господню бра и позвал к помощи изувера, чтобы в союзе с ним повалит под ноги нечисти святыню .. Не дадим мы на издевательство ни креста, ни женщин, ни сестер, ни детей, а ляжмо костьми за нашу правду и за нашу веру !

VI Ляжем, батюшка, председателя положим! - Переносицы отзыв по церкви и развалился на кладбище.

VII Пусть подкрепит же ваши души и мышке правая Господня, пусть кроет вас от стрел и напастей покров Пресвятой Богородицы, заступницы нашей перед престолом Всевышнего - Преподобный произнес батюшка благословил крестом трижды весь народ.

Все начали к кресту прикладываться; сначала подходила старшина, потом - значительные казачество, за ними простые казаки и беднота, а наконец-то матери, жены и сестры. Все то делалось святых, порядочно, беспамятные и Взятки; господствовало над всем какое впечатление чрезвычайное, и каждый чувствовал над собой уже взмах смерти крылья.

Когда все перешли к кресту, отец Василий вышел с ним через открытую дверь на кладбище; за батюшкой двинулась певчая, а за ней значку понесли хоругви и знамена, по которым уже двинулись все казаки. На колокольне ударили во все колокола; певчая пела: «отверз глаза твоя, боже наш, и внесли молящимся тебе». Процессия обошла трижды круг церкви, потом обошла стены в Замчищу, останавливаясь край каждой башни; потом отец Василий с певчей и старшиной достался на самый стена к бойниц и оттуда, с высоты, окропил трижды и городок Бушу, и пригород.

Казаки стояли у стены в боевом шика, лавой. Резкий, пронизывать ветер трепал флаги и знамена и гнал по расплывчатым небу Клочко потрепанные облака; с отца Василия сорвало во время его скуфийку и понесло прочь вниз по днестровской долине, в хорунжего чуть-чуть не вырвало из рук хоругви и только государственной вломили. Все были зловещим предчувствием покосившиеся.

Солнце, садясь за гору по ту сторону Днестра, просмотрело из-за облаков на минуту и ​​последним лучом попрощалось с землей; он вспыхнул жарким пламенем на высоком кресте и полетел, угасая, к высотам темноте. Отец Василий еще раз оросил казаков, еще раз на воинство честное поблагав благословение у Господа и с причетом грустно в церковь вернулся.

Когда закрылась дверь церковные и все казаки и добровольцы собрались на небольшой плацу возле кладбища, а жонота стала почтительно полукругом совершенно в стороне, то сотник Михаил Завистний снял шапку перед своей Батов и к ней обернулся тихой речью:

VIII Господа, товарищи - граждане! Позвольте вам слово держать!

IX Держи, держи, отцу, мы слушать тебя рады! - Ответили все вместе, поклонившись господину сотнику, и набежали шапки набекрень.

X К сеи поры в сем уюта наших женщин и сестер защищал Господь от несчастья; но воля божья пришла, и призывает она нас и наших кровных вполне пострадать за дело большое, и пострадают до конца. Двадцать тысяч наилучшего польского войска под гетманством Потоцкого и Лянцкоронского стоит в полумиле; господин Яскульский - и проныра, и пазух - вылезал по Бахчисарая и Константинополя, закупил башив у султана га и приволок сюда татарву - на грабежи наших благ, на шум и издевательства над нашими сестрами и женщинами и святой нашей греческой вере в поглум, пригнал сорок тысяч неверных язычников, и все эти враждебные потуги на руководил воевода Чарнецкий на нашу горсть несчастную, чтобы добыть свое наследие - орлиное Чернецких гнездо.

XI Так, так, - пидмицнив седобородый дедушка, - вчера мы добыли языка; это его безошибочно желание: сесть снова в этом гнезде и разносить по окрестностям на крещеный люд ужас.

XII Еще бы не так, когда он совершенно надокола, как волчьи стаи, разлезлись отряды татарские, - добавил хорунжий.

XIII Знать, решились они, - продолжал сотник, - или перерезать нас всех до единого, или забрать, как быдло, живьем: нас - под красную таволгу, на неволю и каторгу в галер, а женщин и дочерей и сестер - на всемирный смех, на поругание ... и это моя первая вещь.

XIV НЕ дадимся собакам живьем! - Покрикнула общество. - Разве через наш труп переступят негодяи!

XV Не отдавайте, братцы, дешево псам и казачьего белого тела, а возьмите из наших нападающих хорошую цену, - прошамкал по-стариковски седой кобзарь, обводя незрячими глазами толпу.

XVI Дорого, дед, заплатят! - Зухвально-покрикнув хорунжий, и толпа ответила на то решающим голосами. Катя горячее прижала Арину, а и тихо сказала:

XVII Добрый казак.

XVIII Слушайте, господа, мою вторую вещь, - опять начал сотник, и тишина воцарилась. - Четыре дня назад от славного нашего полковника Богуна - течение ему, Господи, возраст - здибрав я приказа, чтобы мы, в случае нападения на нас сил враждебных, задержали их здесь несколько могли, чтобы тем дать господину полковнику время дождаться подмоги в Бари. Так как, по вашему мнению, господа, надолго преодолеем мы задержать преступников?

XIX А что, господин сотник? - Спросил среднего возраста, изрезанное шрамами рыцарь, весь бритый, с самым только селедкой, закрученным за единственное ухо вызывающе. - А сколько приходится на казака той плохие?

XX Но голов двести на христианскую душу ... - ответил сотник.

XXI Гм Не очень много! - Зареготивсь сельдь. - Когда в добрый час и на добрую руку, так наш брат объяснил бы до обеденного времени такую ​​кучу; ну, а чтобы им преодолеть одну душу казачью, то трата времени дня три или четыре - не менее ... так, братцы?

XXII Да, да! - Отозвались некоторые весело. - А такого втиснуть, как ты, то и недели мало!

XXIII Так, стало быть, господа, на том и стоим, чтобы задержать их здесь, и в расчете, - по-моему, хоть даже на неделю, а умирать, братцы, казаки не диковинка, - сказал сотник и надел на голову высокую смушковую шапку с красным верхом и кисточки.

XXIV Дадим, - вставил старый казак, - что настояще, по правде сказать, умирать еще я не умирал, а для того я и не могу сказать, что это за диковина? Шутками шутил со смертью не раз, а чтобы совсем умереть, то еще не приходилось ... Ну да это пустое - попробовать можно.

XXV Тем более, - добавил седой дед, - что придется только раз в жизни попробовать того меда!

Все засмеялись и то весело приободрились.

XXVI Так слушайте же моего приказа, - сказал сотник, и все казачество молча, покорно сняли шапки. - Всеми своими силами, насколько у нас есть, мы сядем в пригороде: там всякого запаса вволю. С правой стороны у нас непролазная ставок, с левой - беспросветной пропасть, а просто - хорошо окопище с гаковницы и пушками; оттуда нас и зубами не вытянут: проход к валам и узкий, и слишком длинный; им развернуть своих и к луг будет негде, а мы их понемногу и начнем щелкать и локшиты ... потеха получится, да и только!

XXVII Да, господин сотник, хорошо ты умом бросил!

XXVIII Зачем и лучше! - Пидмицнилы Чупрун.

XXIX Ну, а когда нас, по божьему попустительстве, с той позиции выбьют, то мы перейдем в городок, и здесь хотя и труднее нам отбиваться будет, однако еще дня два или три продержимось ...

XXX Чего продержаться? Продержимось! - Подчеркнул молодой хорунжий, уже на новом рукоятку поднимал знамя.

XXXI А по замка, то мы его оставим на детей, на стариков и на жоноту, - продолжал сотник. - Пока мы будем крошит врагов, то и они будут помогать нам с высоких бойниц, а когда мы все заснем сном казацким, то наши сестры и супруги продержать еще замок дней с пару, он и сам по себе недостижимо. А когда наконец лопнет внутрь враг, то они сумеют не даться в руки живьем и не попустит наших святынь на поругание!

XXXII НЕ дадимся живьем! - Покрикнула грозно жонота.

XXXIII Сумеем умереть, - сказала отважно Арина, выступая вперед, - и святыни нашей в руки язычников не бросим !!

XXXIV Папина дочка! - Сказал кобзарь.

XXXV Ну, попрощайтесь кто с кем быстро, по-казацки, и айда в пригород, в окопы: того и гляди, что бритоголовые захотят нас навестить. Толпа заколебалась; наметки помещались с шапками, платки и ленты - с шлыками; стихло все, и только слышались то поцелуи горячие, то объятия крепкие, то вздох; но ни один стон, ни рыдания не впечатлило завзятцив, и разве но украдкой на чьих-никак чьих черных молодых и ярких глазах набежала была слеза непослушная, и и зронилася бесшумно на землю ...

Сотник Завистний протер глаза, поправил усы и обнял горячее свою единицу, свою последнюю на жизни удовольствие - Арину.

XXXVI Прощай, детка! - Сказал он прерывающимся голосом. - Ты знаешь ... как тебя я люблю ... никто, как Бог ... Его воля А вот помни, что покойную мать твою один господин, что наездом мой хутор сжег, хотел к себе взять ... Дак она топором ему голову провалила; побоялись приступить к ней надворные и сожгли с домом вместе.

XXXVII Помню, отец, - преподобный ответила Арина. - За меня не зчервониеш, ты верь!

Сотник еще раз прижал свою дочь к серил и торопливо шагом направился прямо к воротам, крикнув всем:

XXXVIII Пора! За мной!

И все, надвинув на глаза шапки, двинулись молча к воротам. Насовувалась на землю Сумеречная дымка, и во тьме той едва было заметить, как одномерное колебались копья и шапки и как длинная многоголового чудовище, словно басенный то змей, вползала в ворота широкую.

Арина стояла долго и неподвижно на краю скалы, утопив в холодное, беззвездное небо свои пытливые глаза; но оно было не отказное, глухое; черная туча грозно возвышалась с востока, и в необъятной тьме мелькали только молнии далеких пожарищ ...

На дворе бесится буря; ветер гудит и жалобно в трубе воет, как плачет по потерянною вещью кого-то близкого, дорогого ... В уголке трещит тихо лампадка и слышится временами стон задавленного рыдания.

На кровати, к подушке припав лицом, Катя лежит неподвижно; только временами чуть примечательное вздрагивают плечи у нее. Спала с нее наметка и одним концом на подушке повисла, а вторым судьбы легла; коса выбилась из-под кораблика и, звинувшись причудливым узлом, непослушно легла на плечи; равно крыло полыхает отклонилось свавольно и выявило дородную ножку, обутые в красные сапожки с серебряными подковами. Только на части головки, на уступе косы и на одном плече лежат мировые пятна, а остальные в темноте с шалашик утонула.

Край узкого окна, склонив на руки лоб и утопив глаза в черную тьму, сидит молча Арина; она пытается туда прозирнуть, куда пошли дорогие ее сердцу люди, она стремится узнать, что происходит теперь в городке Буше и в пригороде; но густой мрак закрывает от нее вдаль черным туманом, и только изредка когда на том море беспросветной темноты замигает какая неопределенная искра и погаснет ...

Арина вернулась к образу и остановила на деве пречистой свои задумчивые глаза; от длинных ресниц легла сумрак стриляста на ее личико бледное; руки ей с силу на колени упали и сплелись в сжал нервном; в нахмуренные брови безошибочно мнение застыла. Долго и неподвижно так сидела Арина; или она составляла с мольбы молитву, или поручала небесной розважници свою тоску - печаль - осталось то тайной.

Наконец Арина медленно перевела глаза, светящиеся темным огнем, на кровать, на Катю - и на ее вида перешла облачко.

XXXIX Хватит, Катя! - Сказала она строго. - Не плакать теперь, не в слезах теряет силу, а набираться надо ее дня последней борьбы.

Катя еще более зарыдала безнадежно и глухо, и ее плечи заколыхались под волнами возмущенных мук.

XL Грех! Вот перед этой святой матерью грех - Показала на образ Арина. - Она отдала ради нас своего сына на мучения, на смерть, а мы будем убиваться, что придется за веру святую и за отчизну умереть!

XLI Не то, не то! .. - Ответила рыданиями Катя, подняв головку и опершись ею на руку. Вьющиеся прядь русых шелка из-под чепца упало на ее заплаканные глаза и предоставило молоденькая лицу выражение детский - несущественно оскорбленное дивчинятко заплакал, услышав ласку впервые. - Не то! Дай мне выплакаться! Дай мне в последний раз здесь ... в одиночестве ... нарадоваться своим злейшим горем ... а там уже я не заплачу!

XLII Стыд со своим горем теперь возиться! - Ласковее уже голосом корила Арина, присев к Кати и гладя ее шелковистые волосы. - Если бы оно тебя только упало саму, то тогда бы могла ... а ведь на всех нас слегли равным бременем и раздавит всех нас вместе, вместе ...

XLIII не на всех, не на всех одинаково! - Кгвалтовне вскрикнула Катя и заломила в скрутоньци руки.

XLIV Как неодинаково? - Даже вскочила Арина. - Да разве в ушедших туда на определенный загиб, не было ни радости, ни утех на земле, или?

XLV Может, и были, но они уже ими нарадовались, а я не нажилась еще на свете ... - ответила, разрывая слова, Катя.

XLVI А я или нажилась? - Спросила нервно Арина. - Туда ... на муки ... на казнь ... мой отец ушел ... единственное моя любовь, единственная видрадисть ... единственная моя слава и радость; но глянь - я не плачу и не смутит его последней минуты слезой.

XLVII Ох, правд