«Путник, когда ты придешь в Спа» сокращенно

В рассказе «Путник, когда ты придешь в Спа ...» Г. Белль речь идет о раненного солдата, привезенном прямо с поля боя в госпиталь, расположенный в стенах его родной гимназии. Через пронзительную боль герой пытается понять, что с ним происходит, и к концу рассказа узнает, что война, на которую он отправился прямо с гимназической скамьи, сделала из него полного инвалида.

«Путник, когда ты придешь в Спа» сокращенно

Санитарная машина, в которой находится герой, подъехала к большому ворот. Он увидел свет. Машина остановились. Первое, что услышал, был усталый голос, который спрашивал, есть ли у машине мертвецы. Шофер выругался на то, что везде столько света. Но тот же голос, который спрашивал о мертвецах, заметил, что нет никакой необходимости делать затмение, когда весь город в огне. Затем снова говорили коротко: о мертвецах, где их сложить, и о живых, куда их нести. Поскольку герой жив и осознает это, его несут вместе с другими ранеными в зал рисования. Сначала он видит длинный коридор, вернее, его окрашенные стены со старомодными крючками для одежды потом двери с табличками, вешают на классные комнаты: "6 А", "6 Б» и т.д., тогда репродукции с картин между этими дверями. Картины славные: лучшие образцы искусства от античности до современности. Перед выходом на лестничную площадку колонна, а за ней искусно сделанный гипсовый макет фриза Парфенона. На лестничной клетке изображения кумиров человечества - от античных до Гитлера. Санитары несут носилки быстро, поэтому герой не успевает осознать все, что он видит, но кажется ему все это удивительно знакомым. Например, эта таблица, перевитая каминным лавровым венком с именами павших в предыдущей войне, с большим золотым Железным крестом наверху. Впрочем, подумал он, возможно, все это только снится ему, потому что «все у меня болело - голова, руки, ноги, и сердце колотилось, как неистовое». И снова видит герой двери с табличками и гипсовые копии с бюстов Цезаря, Цицерона, Марка Аврелия. «А когда мы зашли за угол, появилась и Гермесова колонна, а дальше, в глубине коридора, - коридор здесь был окрашен в розовый цвет, до самого в глубине, над дверью зала для рисования, висела огромная маска Зевса, но к ней было еще далеко. Справа в окне я видел зарево пожара - все небо было красное, и по нему торжественно плыли черные, густые облака дыма ». Он заметил и узнал вид тот, и описанную на нем на первом плане вязкую бананов, даже надпись на среднем банане, потому что он сам когда-то такой нацарапал. «И вот широко открылись двери зала рисования, я упал туда во Зевсовым изображением и закрыл глаза. Я не хотел больше ничего видеть ... в зале рисования пахло йодом, калом, марлей и табаком и было шумно ».

Носилки поставили на пол. Герой попросил сигарету, кто вонзил ее уже зажженную в рот. Он лежал и думал: все, что он видел, еще не доказательство. Не доказательство того, что он оказался в школе, которую покинул всего три месяца назад. Пожалуй, все гимназии похожи друг на друга, думал он, пожалуй, есть правила, где сказано, что именно там должно висеть, правила внутреннего распорядка для классических гимназий в Пруссии. Он не мог поверить, что оказался в родной школе, потому что ничего не испытывал. Боль, которая так мучил его пути в машине, прошел, наверное, то действие каких-то лекарств, ввели ему, когда он кричал. Закрыв глаза, он вспоминал все, что только видел, как в бреду, но так хорошо знал, потому что восемь лет не мелочь. А именно восемь лет он ходил в гимназию, видел те классические произведения искусства. Он выплюнул сигарету и закричал. «... Когда кричишь, становится легче, надо только кричать сильнее, кричать было так хорошо и я кричал, как оглашенный». Кто-то наклонился над ним, он не открыл глаз, почувствовал только теплое дыхание и «приторно пахло табаком и луком», и какой-то голос спокойно спросил, чего он кричит. Герой попросил пить, снова сигарету и спросил, где он находится. Ему ответили - в Бендорфе, то есть в его родном городе. Если бы не лихорадка, он бы узнал свою гимназию, почувствовал бы то, что должен чувствовать человек к родному месту, - подумал герой. Наконец ему принесли воды. Невольно открыв глаза, он увидел перед собой уставшее, старое, небритое лицо, пожарную форму и услышал старческий голос. Он пил, с наслаждением ощущая на губах даже металлический привкус котелка, но пожарный неожиданно отнял котелка и ушел, не обращая внимания на его крики. Раненый, лежавший рядом, объяснил: у них нет воды. Герой посмотрел в окно, хотя оно и было затемнено, «за черными занавесками теплилась и мелькало, - черное на красном, как в печке, когда туда подсыпать угля». Он видел: город горел, но не хотел верить, что это его родной город, поэтому еще раз спросил у раненого, лежавшего рядом: какой это город. И снова услышал - Бендорф.

Теперь следует уже сомневаться, что он лежит в зале рисования классической гимназии в Бендорфе, но он никак не хотел верить, что это именно та гимназия, где он учился. Он вспоминал, что таких гимназий в городе было три, одна из них «может, лучше было бы этого и не говорить, - но последняя, ​​третья, называлась гимназия Адольфа Гитлера».

Он слышал, как били пушки, ему нравилась их музыка. «Успокаивающе гудели те пушки: глухо и строго, как тихая, почти возвышенная органная музыка». То благородное услышал он в той музыке, «такая торжественная эхо, совсем как в той войне, о которой пишут в книгах с рисунками». »»

Затем рассуждал, сколько имен будет на той таблице павших, которую прибьют здесь позже. Вдруг пришло в голову, что и его имя будет укарбоване в камень. Как это было последнее дело в его жизни, он хотел непременно знать, это «и» гимназия и тот зал рисования, где он провел столько часов, рисуя вазы и писал различные шрифты. Он ненавидел те уроки превыше всего в гимназии и часами погибал от скуки и ни разу не смог толком нарисовать вазу или написать букву. Теперь ему все было то безразлично, он даже не мог вспомнить свою ненависть.

Он не помнил, как он ранен, знал только, что не может шевелить руками и правой ногой, а левой только слегка. Надеялся, что их так тесно примотали к туловищу. Он попытался пошевелить руками и почувствовал такую ​​боль, что снова закричал от боли и ярости, руки не шевелятся. Наконец над ним наклонился врач. Позади стоял пожарный и тихо что-то говорил врачу на ухо. Тот долго смотрел на парня, потом сказал, что скоро и его очередь. За доску, где сиял свет, понесли соседа. Потом ничего не было слышно, пока санитары устало не вынесли соседа и понесли к выходу. Парень снова закрыл глаза и сказал себе, что должен узнать, какая у него рана и действительно ли он в своей школе. Все, на чем останавливался его взгляд, было далеко и не важно, «как будто меня принесли к какому музея мертвых, в мир глубоко чужд мне и неинтересно, который почему-то узнавали мои глаза, но сами только глаза». Он не мог поверить, что прошло только три месяца с тех пор, как он рисовал здесь, а на перемене, взяв свой бутерброд с повидлом, шел к сторожу Биргелер пить молоко вниз в тесную каморку. Он подумал, что соседа его, наверное, понесли туда, где клали мертвых может, мертвецов относили в маленькую Биргелерову комнатку, где когда-то пахло теплом молоком.

Санитары подняли его и понесли за доску. Над дверью зала когда висел крест, потому что называлась и гимназия школой святого Фомы. Затем «они» (фашисты) креста сняли, но на том месте остался свежий след, такой выразительный, что его было видно лучше, чем сам крест. Даже когда стену перекрасили, крест выступил снова. Теперь он увидел то след от креста.

За доской стоял операционный стол, на который героя и положили. Он на мгновение увидел себя в ясном стекле лампы, но показалось ему, что он коротенький, узкий свиток марли. Врач повернулся к нему спиной, возился в инструментах. Пожарный стоял напротив доски и улыбался, устало и печально. Вдруг за его плечами, на нестертыми другой стороне доски, герой увидел что-то такое, от чего сердце впервые отозвалось: «... где-то в укромном его уголке вынырнул испуг, глубокий и страшный, и оно забилось у меня в груди - на доске было написано моей рукой ». «Вот он, до сих пор там, то выражение, которое нам велели тогда написать, в том безнадежном жизни, которое закончилось всего три месяца назад:« Путник, когда ты придешь в Спа ... ». Он вспомнил, что ему тогда не хватило доски, он не рассчитал как следует, взял велики буквы. Вспомнил, как кричал тогда учитель рисования, а затем сам написал. Семь раз было там написано разными шрифтами: «Путник, когда ты придешь в Спа ...» Пожарный отступил, теперь герой увидел весь выражение, только немного испорчен, потому что буквы выбрал велики.

Он услышал укол в левое бедро, хотел встать на локти и не смог, но успел взглянуть на себя: обеих рук не было, не было и правой ноги. Он упал на спину, потому что не было на что опереться, закричал. Врач и пожарный испуганно посмотрели на него. Герой еще раз хотел посмотреть на доску, но пожарник так близко, крепко держа за плечи, что заступил ее, и герой видел только усталое лицо. Вдруг герой узнал о том пожарному школьного сторожа Биргелер. «Молока», - тихо сказал герой.