«В ржи» Косынка коротко

«В ржи» Косынка краткое содержание

Это все было просто до мелочей: и я, и заспанный утро, и седой степь. Я помню хорошее только утро: заплаканный в росах, молодой и немного сконфуженный солнцем смутное купался в стержне.

- Ну, ну ... уже и целоваться лезет!

Говорю это к солнцу, потому что оно бесцеремонно играет волосками на моей ноге, любовно осматривает забрызганные грязью штанину на штанах и смеется надо мной крылышками пчел: «Дизик, дизик ...»

- Дизик ?!

Я начинаю сердиться, потому что такое «дизик»? Дизик - страшное для меня слово, потому что оно напоминает мне о действительности - раз, а друг-в нашей революционной терминологии это дезертир, а я, товарищи, именно к ним и принадлежал!

Есть: «Когда, - думаю, - солнце начинает искать дезертиров - в село не пойду, опасно (таков наш обычай Остросюжетный), а просто себе огородами, благо еще воскресенье сегодня - спят, в ржи».

Так и постановил: луга манят меня предательски ивами, огороды пахнут полынью, мятой, но мой верный товарищ - ржи.

Лягу в долине, где тлеет под солнцем Гордина могила, а передо мной столбовая дорога, Гнилище, Чорносливка, далее ...

- В ржи!

... Одкрасувались - наливаются, через неделю - второй - копы, а сейчас догорают; у меня начали звонить косы, серпы, а тяжелый колос склонялся к земле, но в эту минуту старый аист важно прошел травой болота, поклонился на все четыре стороны, поймал неосторожное лягушку и под глухой шум спугнул на Ставище дикую утку ...

- Вот глупая лягушка, правда?

Это определение к японскому отрезана, но после этого я решительно встаю, подкатывает штанины и смеюсь до ног, а они у меня крепкие, ровные, сильные (волосами обросли, а мне бабка говорила: это - сила); заглядываю в стержень: там же ко мне улыбаются серые, красивые глаза, растрепанный волосы горит на солнце и выглядывает еще детское лицо Корнея Дизика.

Показываю ему кулак и ловлю зрением следует аиста.

- Надо двинутся! Позавтракать бы ни мешало, а?

Но помню, что когда в селе увидит солдат зеленую рубашку, спокойно прицеливается из ружья, как в сухую вербу, и восклицает, стреляя из страха: «Стой, ни с места!»

Правда, это бывает очень редко, потому что мы, дезертиры, - народ боевой, а ходим осторожно, особенно по вечерам; засинело - село наше, а утро - ржи обходим. Решил не завтракать: разве нельзя богослужения хоть крошки в рот брать ?!

... Копья сена поддернул, подвел ногами (пусть следует затрется), внимательно осмотрел свою «японочку» - сунул за пояс брюк, картуз - на глаза, а тропой аиста - в ржи.

Не пошел, а поплыл ... Потому что мне не привыкать к однообразному ритму хлебов, и степь для меня знаком, как и моя «японочка»: волнуется по утрам, звонит волнами в обеды, а по вечерам, когда догорают ржи, ложится спать. Иду знакомыми тропами: широкий Раздел встретит меня пшеницей, Темник примитае рожью, а у гордыни могилы - крайкована синими ленами плахта из овса, ячменя и пьяных греч.

Все так просто, ясно и вдруг:

- Что курит степной путь?

Ложусь. «Японка» косо смотрит на дорогу, мои нервы принимают песни поля и, кажется, начинают подпевать сами; где-то над ухом бьется крылышками шмель гудит, розсотуй нервы, и мне до боли хочется поймать его и задавит ...

Еще пристальнее вглядываюсь на закуренную дорогу, «кавалерия, кавалерия», проносится искрой мнение, гаснет на синем льна и твердо решает: «Убить двух, трех, а потом что будет ... застрелится».

Но невольно кладу по межу голову, засовываю босые ноги в рожь, исправляюсь телом и жду; мои нервы уже не поют, а только звонят тихо: «Дзинь, ддзинь! ..»

Думаю: «Копыт горит под солнцем - богатый идет ...»

По пивгоней от меня, останавливая рысью седых коня, проехал гнилищанський богач Дзюба, и рожь передало его громкую, чуть чваньковиту разговор:

- Ого-го, брат! Житомирская губерния полная теперь ими, служит не хочет в коммуне, а все льогки хлеба подавай! ..

А второй на телеге:

- Комиссарами хотят быть.

Комиссарами ?! Пусть чертом будет! А то как ночь - с винтовки к окну идет: «Даешь! ..»

Серая полоса песка, белый копыт лошади, а за ними мое непреодолимое желание выстрелить, но помню приказ атамана Острого «Не влезай и не стреляй». Смотрю на жила мой тысячелистник под меже, где лапками запуталась и барахтается в Медовик пчела, улыбаюсь и лезу в густой лен.

Пусть будет так ...

Дзинь, Дзюба, дзинь ... Это звонит степь на обед; меня от голода начинает сосать под ложечкой, и я, чтобы успокоить его, невольно думаю о Дзюбе:

«Наверное, хорошо позавтракал? Подумаешь, герой который нашелся: «Комиссарами хотят быть»? А хоть бы и комиссарами? .. Нет, Остром этого сказать нельзя ... Убьет ... »

Передо мной проходит рожью тень расстрелянного на огороде Дзюбы коммуниста Матфея Киянчука, и мне чего-то до боли делается грустно:

«Дзинь ...

Я на бочке сижу

Под бочкой утка,

Мой муж - большевик,

А я - гайдамачка »

И подмигнет! Молодец был Матвей, когда вели его ...

Дзинь ...

О комиссаров я не думаю, Острый может отвести ночью и меня купаться к стержню. Подходит Ульяна.

Степная дичок - воспалена, зажаренная, а глаза - два жучки ... Воду носила.

- Здравствуй! - И стала.

- Здоровая любой, Ульяна! - Хотел улыбнуться и не мог: она долго смотрела на меня, видно, думала, а когда ее глаза упало на мой драный колено, где спокойно лазила божья коровка, - стыдливо засмеялась, только губы как-то по-детски задрожали, на колосок покатилась незаметно слеза ... Синие глаза спрашивали меня:

«Разве ты, Корней, забыл ясли круг черного вола Звездная? .. А когда целовал мои глаза - на смех показывал через выбитый сучок звезду, говорил:« Они похожи на нее, правда, Уляся »?

Я протянул руку, но не знал, с чего начать разговор, и как-то глупо спросил ее:

- Тебя, Ульяна, теперь и не узнать ...

И тихо упало на дорогу ее слово:

- Изменилась.

А дальше я просто не помню, что произошло: она занялась, рванулась ко мне и глухо крикнула:

- Какие враги мы ... Нет, Корней, нам не так надо! Пойдем сядем.

Я опьянел ... не знаю, что спрашивал у нее и говорила она мне, а только помню, как буйно заволновались ржи, задрожал от радости лен и горячий ветер пришелся грудью к земле.

Колоски слушали:

- Ты до сих пор такой славный, Корней ... Хочешь целовать? Целуй, пусть хоть один день будет наш!

И гладила рукой мой волосы, а его расчесывали уже второй год дожди, снега и дикое волчье Остросюжетный жизни ...

Она смеялась:

- Разве ты не знаешь моего Дзюбы? То, Корней, зубы черту, а не Дзюбы!

Я положил голову на ее колени и слушал, потому что это была утеряна во ржи моя судьба:

- У меня так, как песню кто списал «Только и должна была иметь три сына и три дочери ...»

Я боялся слез и пьяно спрашивал Ульяну:

- Правда, теперь наливаются ржи? А у нас, - скоро в бор пойдем, - жизнь барское, а голод собачий - придется грабить. День идет, и смерти ждешь. Товарищей у вас много?

- Эх, Корней! Наливаются ... Стой, бешеный, а не рви!

Я видел тонких делениях Ульяны хорошо вышитую решетку, на пазухе - кленовые листья, и все кругом было пьяное, а красный платок занялась и горела степью от края до края!

- Уляся ... Теперь мне ничего не страшно! Милая Уляся ...

Шептали колоски, а она стыдливо пидсмикала хвартух, бросала мне абрикоса и робко, с тихой печалью напоминала:

- Пойду к матери, это же он поехал в волости заложником, а то никуда не пускает ...

Барю Ульяну и в двадцатый раз, а может раз, спрашиваю кленовые листья:

- И до сих пор любишь?

Лен заморгал.

- Ой, бесстыдник, хотя бы не спрашивал: «Любишь?» - Передразнила и добавила: - Проглоти Морелю, а затем попрощаемся. - Тихо поцеловала, рванула льна горсть, и глаза были синие - синие, как лен, а платок лозунги. - Прощай, Корней!

Далее по старинке повела бровью, моргнула и засмеялась.

- Наливаются ржи .. Больше не надо, прощай! - Поклонилась низко на пути и покатилась зелеными овса в веселую Чорносливку к матери.

Дзинь ...

Колокола, степе! Я долго лежу и слушаю, как звонит в такт колоколов степи мое сердце. Лезет божья коровка, беру ее нежно на руку и спрашиваю: «Хочешь на колени, к солнцу?» Можно. Так, берись лапками за штаны, дальше ... глупая, падаешь? А я, по-твоему, как держусь? Но ты не знаешь, нет, ты не знаешь, что я, Корней Дизик, пьяный сегодня во ржи, а?

Пьяные ржи, расступитесь! Плевать на смерть острого, я петь хочу, слышишь, степе?

Ой, что-то то и за ворон ...

И горит передо мной до сих пор Гордина могила под солнцем, красный платок Ульяны и я - когда вспоминаю свое Остросюжетный жизни ...

Спрашиваете о Матфея Киянчука? Расскажу, но не сейчас, так в ржи потерялась моя судьба, и мне хочется плакать, как ребенку, или петь, как поют старые, когда вспоминают молодость, а я еще хочу петь!

Герой новеллы «В ржи» - дезертир. Он не хочет и не может участвовать в кровопролитии, стремясь гармонии с собой и природой. Встреча с любимым, но уже чужой, девушкой становится лучом солнца в тупике войны, пробуждает желание жить.