«Янко-музыкант» Сенкевич

«Янко-музыкант» Сенкевич читать онлайн

Родился на свет хилый, слабый мальчик. Соседки, собравшиеся при ложе роженицы, кивали головами и над матерью, и над ребенком. Кузнечиха Шиманов, опытная из всех, начала утешать больную.

- Дай-ка, - сказала она, - я зажгу громницею. Уже с тебя, кума, ничего не будет; тебе в мир готовиться нужно и за батюшкой послать, чтобы он грехи твои отпустил.

- А мальчишки-то, - сказала другая, - нужно сейчас окрестить. Он и батюшки не дождется. Хорошо, хоть не крестным не умрет.

Сказав это, она зажгла громницею, потом взяла ребенка, покропила его водой, от чего он начал закрывать глаза, и сказала наконец:

- Крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа и даю тебе имя Яна, а теперь, душа христианская, иди, откуда пришла. Аминь!

Но душа христианская вовсе не имела желания идти, откуда пришла, и оставить худенькое тельце, - напротив, начала дрыгать ногами этого тела, как могла, и плакать, хотя так слабо и жалобно, что как потом говорили кумушки: «и згадати- то смешно: котенок - не котенок, а пищит »

Послали за ксендзом. Приехал он, сделал что нужно и поехал. Больному стало лучше. Через неделю баба вышла на работу. Мальчишка еще пищал, но все-таки пищал и кое-как дожил до десятого года жизни.

Был он худой и загорелый, с раздутым животом и впалыми щеками; волосы льняное, почти белое, выпученные глаза, смотревшие на мир как будто куда-то в невероятный простор. Зимой он сидел за печкой и тихонько плакал от холода, а порой и от голода, когда у мамы не было чего ни в печь ставить, ни в горшок положить; летом ходил в рубашке, подпоясанный каким куском, и в соломенной шляпе, из-за полей которой выглядывал, задирая, как птица, голову вверх.

Мать, бедная работница, которая жила со дня на день, как ласточка, под чужой крышей, может быть и любила его по-своему, но била часто и всегда называла «подкидышем». В восемь лет Ян был уже подпаском, а когда в доме есть нечего было, ходил в лес за грибами. Как его там волки не съели, это Богу одному известно.

Это был робкий мальчик и, как все крестьянские дети, вечно, при разговоре с посторонними, засовывал кулак в рот. Никто не рассчитывал, что он вырастет, а еще меньше, что мать добьется от него любого толка, - к работе у него не было способностей.

Неизвестно, как это получилось, только к одному был у него большой интерес: это - к музыке. Везде он слышал ее, и как только немного подрос, так уже о другом и не думал. Пойдет, бывало, в лес за скотом или с корзиной за ягодами, но только вернется без ягод и скажет, картавя:

- Мамка, так в лесу что-то играло ... ой, ой!

А мамка ему:

- Я вот тебе поиграю! Узнаешь ты меня ...

И поставит ему музыку уполовником. Малый кричал, обещал, что больше не будет, а сам все думал, что там в лесу что-то играло ... Что? ? Разве он знал это .. Сосны, буки, березы, клены - все играло, целый лес - и баста ..

И эхо тоже ... В поле играла ему былинка, в саду у хижины чирикали воробьи, так что вишни тряслись. Вечером прислушивался он ко всем голосов, шли из деревни, и думал, что все село играет. Когда посылали его на работу, разбрасывать навоз, то у него и ветер в вилах играл.

Раз, когда он стоял с растрепанными волосами и слушал, как играет ветер в деревянных вилах, его заметил надзиратель, - отметил и, сняв свой пояс, задал ему на память ... И все это зря, Люди называли «Янко- музыкант ». Весной бежал он из дома делать дудки у ручья. Ночью, когда лягушки начинают квакать, дятел долбить, когда петухи кричали, сев на заборах, он спать не мог, все слушал, и Бог знает какую гармонию слышал он в этом. Мать даже его в костел брать не могла, потому что, как бывало зазвучит орган и раздастся хор сладких голосов, глаза ребенка покрывались мглой, как смотрели в какой-то другой мир ...

Сторож, который ходил ночью по селу и, чтобы не заснуть, считал звезды на небе, или потихоньку разговаривал с собаками, не раз видел белую рубашку Яна, когда он в темноте пробирается в корчму. Но мальчик ходил не в корчму, а в корчму. Там, притаившись у стены, он слушал. Люди танцевали «Обратись» и иногда какой-нибудь парень выкрикивал: «У-га!»

Слышно было то топот обуви, то голоса девушек: «Ну, что ж!» Скрипка тихо пела: «Будем есть, пить, будем веселиться», а контрабас низким голосом вторил с достоинством: «Как Бог дал, как Бог дал» окна горели огнем; каждая балка в корчме двигалась, пела и играла, а Янко все слушал ...

Чего бы он ни дал за скрипку, что так тонко играла: «Будем есть, пить, будем веселиться!» Такие дощечки поющие ... Откуда их получают? Кто их делает? Хотя бы ему хотя бы раз дали в руки взять что-нибудь такое! .. Где там! Ему можно было только слушать, и слушать до тех пор, пока не раздавался голос сторожа:

- Домой не время, чертенок?

Он сразу же бежал на своих босых ногах, а его догонял в темноте голос скрипки: «Будем есть, пить, будем веселиться!» - И важный тон контрабаса: «! Как Бог дал, как Бог дал, как Бог дал »

Для него был большой праздник, когда он мог слышать скрипку, будь это на свадьбе или на «дожинки». Затем он залезал на печь и целые дни молчал, глядя, как кот, блестящими в темноте глазами. Он сам сделал себе скрипку лубка и конского волоса, только она не хотела играть так хорошо, как в корчме: звучала тихо, очень тихо, почти как муха или комар. Однако он играл на ней с утра до вечера, хотя за это ему так доставалось, что в конце концов он был похож на обитое недозрелое яблоко. Но уж натура у него была такая. Мальчик худел все больше и больше, волосы его делались все гуще, глаза открывались все шире, хотя и чаще наполнялись слезами, щеки и грудь впадали все глубже и глубже ...

Собственно он был похож не на других детей, а скорее на свою скрипку лубка, едва бренчала. Притом перед новым хлебом почти умирал от голода, так как питался сырой морковью и желанием обладать скрипкой.

Эта жажда не привела его к добру.

Лакей в барском доме владел скрипкой и иногда играл на ней вечерней порой, чтобы понравиться девицы горничной. Янко иногда проползал между лопухами к открытой двери буфетной, чтобы разглядеть скрипку. Она висела на стене, напротив двери, и мальчик жадно смотрел на недосягаемую для него святыню, к которой грех даже прикоснуться. Однако он стремился к этому. Хотя бы раз взять в руки, чтобы хотя бы рассмотреть хорошенько ... Бедное маленькое сердце трепетало от радости при этой мысли.

Однажды буфетная была пуста. Господа давно жили за границей, дом стоял нежилым, а лакей сидел на другой стороне дома в девицы горничной. Янко, притаившийся в лопухах, давно уже смотрел сквозь открытую дверь на цель всех своих желаний. Полнолуние искоса светил в окно буфетной, вырисовывая его на противоположной стене в виде большого квадрата. Квадрат этот потихоньку подползал к скрипке и, наконец, совсем осветил ее. Теперь, казалось, от нее струится серебристый свет. Особенно сильно были освещены выпуклые части, так сильно, что Янко смотреть не мог на них. В этом блеске все было отлично видно: вогнутые стороны, струны и ручка. Колки на ней светились как светлячки в Иванову ночь, а вдоль свисал, как серебряный прут, смычок. Ах, все это было так хорошо, почти фантастически! Янко смотрел все с большей жадностью. Спрятавшись в лопухах, с локтями опертых на худые колени, с открытым ртом, он все смотрел и смотрел ... Но страх удерживал его на месте, то какая-то непреодолимая сила толкала вперед. Колдовство это, что ли? .. Только освещена скрипка, казалось, приближалась, плыла к ребенку ... Иногда она померкала, чтобы снова разгореться еще сильнее. Колдовство, конечно, колдовство .. В это время подул ветер, тихо зашумели деревья, зашелестели лопухи и Янко ясно услышал:

- Иди Янко, - в буфетной никого нет .. Иди, Янко!

Ночь была светлая, света. В саду, над прудом, запел соловей и щелкал то тише, то громче: «Иди, иди, возьми!» Почтенная сова тихо пролетела над головой ребенка и крикнула: «! Нет, Янко, не возьмешь »Но сова улетела, а соловей остался, и лопухи все яснее шептали:« Там никого нет »... Скрипка разгорелась вновь.

Бледная маленькая фигурка медленно и осторожно двинулась вперед, а соловей тихонько свистел «иди, иди, возьми»

Белая рубашка двигалась все ближе к двери буфетной. Теперь уже ее не скрывают черные лопухи. На пороге буфетной слышно учащенное дыхание больных детских груди. Еще минута, белая рубашка исчезла и только босая нога остается за порогом. Зря, сова, ты пролетаешь еще раз и кричишь: «нет, не бери», - Янко уже в буфетной.

Заквакали немедленно огромные лягушки в болоте, как будто испуганные, но потом притихли. Соловей перестал щелкать, лопухи шептаться. В это время Янко тихо мимо, а страх забирал его все больше и больше. В лопухах он чувствовал себя как дома, а теперь был как дикий зверь в капкане. Движение его стали тяжелыми, дыхание учащенное и свистящее, притом Янко совершенно поглотила тьма. Тихая летняя зарница, что пролетела по небу, еще раз высветила содержание буфетной и Янка на четвереньках перед скрипкой с головой задранной вверх. Но зарница погасла, месяц скрылся за облако и ничего уже не было ни видно, ни слышно.

Через минуту в темноте раздался звук тихий и грустный, как будто кто-то неосторожно прикоснулся к струнам, и вдруг ... какой грубый, заспанный голос, исходящий из угла, гневно спросил:

- Кто там?

Янко затаил дыхание, но грубый голос спросил вдруг:

- Кто там?

Кто-то чиркнул спичкой о стену, стало светло, а потом ... О Боже! послышались ругательства, побои, детский плач, крики: «О, ради Бога!», - лай собак, мелькание свечей в окнах, крик в целом доме ... На второй день бедный Янко стоял уже перед судом в старосты.

Должны были судить его как вора? - Конечно. Посмотрели на него войт и судьи, как он стоял перед ними с пальцем во рту, с вытаращенными, испуганными глазами, маленький, худой, избитый, что не знает, где он и что от него хотят ... Как тут судиться, тем более, что ему всего только десять лет и на ногах он едва стоит ... В тюрьме его спрятать, или еще что сделать? .. Все-таки нужно хоть каплю милосердия мать. Пусть возьмет сторож, пусть его высечет, чтобы во второй раз не пытался воровать, и дело с концом.

Позвали Стаха-сторожа:

- Возьми-ка его и поставь ему, чтобы помнил.

Стах кивнул своей головой, взял Янка под мышку, как некое котенок и вынес в сарай. Янко или не понимал, что происходит, или был испуган, но не отозвался ни словом, только смотрел, как смотрит пойман птица. Но разве он знает, что с ним сделают? И как только взял Стах и ​​растянул его в сарае на земле и, завернул рубашку, махнул, так только Янко крикнул: «Мама! .. »И что его сторож резкой, то он«! Мама, мама »- но все тише и тише, слабее и слабее, и на каком ударе ребенок замолчала и не звала уже мамы ...

Бедная, разбитая скрипка! ..

Эх ты глупый, злой Стах! Кто так детей бьет? И без того он был такой маленький, слабый, всегда еле дышал ...

Пришла мать взять мальчика и вынуждена была отнести его на руках ... На второй день уже не встал Янко, а на третий, вечером, умирал на войлоке под одеялом.

Ласточки щебетали в черешне, что росла у хижины, солнечный луч врывался в окно и обливал золотистым светом растрепанную детскую головку и лицо без малейшей кровинки. Этот луч был как бы дорогой, по которой отойдет маленькая детская душа. Хорошо, что хоть на минуту смерти виднелась такая широкая солнечная дорога, - жизнь была узкой, тернистой тропой. Теперь впалая грудь еще колебалась дыханием, а детское лицо будто вслухалося в отголоски деревни, доходили через открытое окно. Был вечер. Девушки, которые возвращались с сенокоса, пели: «Ой, на зеленой на поляне», а от ручья доносились звуки дудки. Янко вслушивался в последний раз, как село играет ... На одеяле перед ним лежала его лубочная скрипка.

Вдруг лицо умирающего ребенка прояснилось и дрожащие губы прошептали:

- Мама ..

- Что, сынок? - Отозвалась мать, которую душили слезы ...

- Мама! Бог даст мне в небе настоящую скрипку?

- Даст, сынок, даст! - Ответила мать, но больше добавить ничего не могла: ее твердые еще грудь разрывались от растущего горя. Она могла только простонать: «! О, Иисус, Иисус », - упала лицом на сундук и зарыдала, словно безумная, или как человек, видящий, что не отнимет у неумолимой смерти дорогого человека ...

НЕ отняла и она ... подняв голову, она снова посмотрела на Янка; глаза маленького музыканта были открыты и неподвижны, лицо серьезное, грустное и вытянутое. Солнечный луч тоже исчез.

- Мир тебе, Янка!

---

На второй день приехали господа из Италии, приехала госпожа и господин, который ухаживал за ней. Господин сказал:

- Quel beau pays que l'Italie !! (Что за прекарасна страна Италия)

- И что за музыкальный народ! On est heureux de chercher la-bas des talents et de les protéger ... (- Какое счастье отыскать там таланты и помогать им ...) - добавила девушка.

Над Янком шумели березы ...