«Басурман» Степан Васильченко

Степан Васильченко «Басурман» читать

Семен стоит в сенях, заглядывает в открытые домашние двери.

Он недавно прибежал со двора i в глазах ему темно. Дом ему кажется за темный погреб, окна - по дырки, в которые заглядывает ясный день. Вся стена перед дверью обставлена ​​черными грустными иконами, перед ними горит три лампадки, привешенные вряд на длинных шнурках. Где-то далеко-далеко, как в глубокой норе, горят в печи дрова.

У печи хлопочет пидтикана мать, красная от огня, с прядями во главе кос, выбились из-под чепца.

- Мама, дайте завтракать! ..

- А Богу молился? НЕ помолишься, до самого вечера не дам - ​​так себе и знай, - говорила мать, сердито тьоригаючы рогачом. - Человеческие дети в воскресенье, пока из церкви не выйдут, то и риски в рот не берут, а ты, такой Лобанов, вскочил, лоб НЕ перекрестив, и к хлебу сейчас тянешься? Безстрамнику! ..

- У дяди же Никиты больше меня, а его еще ни разу не молили! - Гудит жалобно Семен.

Видишь, с кого он привод берет? С Никиты! И то же сорванец на то, на то он махамет.

А тетя говорила же, что мы оба с Никитой Махамета.

Мать благоговейно поморщилась и закрыла глаза.

- Что ты сделаешь с таким кателиком ... С таким лоботрясом, таким разбойники! - Дальше поморщилась и, вздохнув, начала всовищаты: - И что ты думаешь, Семен, когда ты порозумиеш? Поэтому только неверие, Басурман Богу не хотят молиться, а ты крестная тварь. И тебя же за это является в ад, в огонь негасимый нанесут. Он глянь, что будут делать на том свете грешникам! - Иметь показала рукой на стену.

Семен исподлобья взглянул в ту сторону, где висела на стене большая картина страшного суда; от нее всегда пахло Семену духом чертовские гнезда.

Он отступил дальше и сказал упрямо:

- Пусть наносят.

- На сковороде на горячей будешь сидеть, горячую смолу будешь пить.

- Ничего ...

- Будут тебя короткие железным крюком за язык тянуть.

Язык у Семена во рту робко зашевелился, покатилась слюна, и он сплюнул.

- А я побег-у ...

- Куда? Дурак! Везде они тебя найдут, везде поймают. Поймают тебя, Басурман, потянут на самое дно в ад и бросят тебя, неблагословенного, в котел в кипящий ...

Шелевиють 1 , трещат перед иконами лампадки; снаружи долот тягучий звон, будто сквозь сон созывая людей к службе: «Бе-ем! .. Бе-ем! ..»

Мать возится у печи, глаза ее тьмаряться, туманится и уже мягким, тихим голосом, как набожного сказку, рассказывает она обо всех адских муках, которые дожидаются на том свете грешного Семена.

- Мама, а котел будет такой, как вот москали кашу варят? - Довирчиво уже переспрашивает он мать.

- Будет котел большой, большой и глубокий ...

Стоит Семен, склонившись на порог, задумался.

Долго он что-то размышлял, взвешивал, дальше вздохнул, тихо вышел на середину дома и сказал:

- Ну, молите ...

Тихо в доме. Слышно только, как трескается в печи.

Мать отклонила голову от печи, склонилась на ухват, тихо произносит молитвы. Перед иконами стоит, как солдат на посту, Семен - одна рука, как привязанная, вторая маха, как заведенная. Плаксивым голосом повторяет он за матерью слова молитвы, пытаясь держать такой же, как и у нее, тон и интонацию.

Раз за разом тихое молитвенное буркотання прерывается сердитыми возгласами:

- Стой ровно! Бей поклоны! Ни верти головой, как лошадь! - И дальше опять мягкое, благоговейное: - «И остави нам ... долги наша ... яко же и мы ...»

В печи что-то зашипело, зашипело, будто его ошпаренный кипятком.

Мать охнула и мигом повернулась к печи:

- Трясця же твоей матери сяких и таковых Или ты не взбесился, чертова корни горшок! - Тарахтит рогачом, хватается якшвидше вытянут с огня оскандалений горшок, начала кричать на него и упрекать, как живого.

Мама: «якожеимы» ... Мама! .. - Скучая, обращает ее к молитве Семен.

Мать, озабоченная и сконфуженно, приливает горшок водой, бубнит что-то ему, о Семене забыла.

- Мама! - С мукой, со слезами умоляет Семен, переступая нетерпеливо из одной ноги на другую, как на горячем камне. - Мама! Слышите или нет? Мама

- Да что тебя мучает беда? Ну, говори, чего тебе? - Уставилась на него мать, вернувшись от горшка.

- Что мучает! Забыли уже? «Якожеимы» ...

Мать пролупуеться, набожно, крадучись крестится, вздыхает и снова переходит на тихий молитвенный тон.

Семен бьет поклоны, не касаясь коленями пола, и охотно удерживает голову на земле. Когда он обопрется лбом о землю, сквозь собственные ноги, как в вылазку, ему видно все, что происходит позади его.

Из дома двери открытые в сени, а из сеней видно двор и амбар во дворе. Ген дядь Рябко стоит у амбара, кажется большой-большой, как мир. «Чего-то он заглядывает в кладовую?» - Думает Семен. Далее, бросившись, кричит как неистовый:

- Мама! Собака к салу в кладовую лезет!

- Где? - Еще громче крикнула перепуганная мать.

Семен вскакивает на ноги и тремя пучками, которые у него были составлены для креста, показывает на двери:

- А смотрите!

Иметь что-то бросила, то схватила и исчезла за дверью как буря.

Оставшись в доме сам, Семен зажмурил глаза и сладко-сладко потянулся.

Далее засмеялся, подпрыгнул и тихонько, на цыпочках начал плясать:

Тра-та-та! Тра-та-та!

Села баба на кота! ..

А в доме тихо, только печь сама себе хозяйничает - топится.

Семен сразу умолкает. Глаза его загораются радостным, разбойничьим блеском.

Глядь, глядь! - Ими по дому.

На окне - большой окурок, что отец еще вечером забыл.

У Семена - аж ноги задрожали: ухватил он его горстью, как бабочки, взял в пучки, разглядывает.

Быстро взобрался на скамью, привлек к иконе около свою голову, прикуривает. Дым застилает ему глаза, колет в нос - он кривится, ноги дрожат от страха и радости, и лицо аж изменяется от счастья. Разведя сигарету, он вонзил его в зубы, подбоченясь, улыбается опьянели улыбкой.

- Семен!

Семен оглянулся - мать.

Словно сквозь сон помнит Семен, как сама собой выпорхнула из его зубов папироса, искрами опалив губу, как чья-то холодная рука трясла его по губам; слышал, как что-то стучало в спину и дальше, как на крыльях, мигом вынесло его в сени.

- Иди мне прочь! Иди, безбожник, иди, неверие, из дома совсем! - Приказывает ему иметь. - Иди к Басурман, живи с ними, а домой не возвращайся.

И Семен, горько рыдая, спотыкаясь, бежал из сеней в далекие, неведомые миры ...

Набитый Богу неугодный, изгнанник из родного дома, - где ему более подходящее место в мире, как по ригой в крапиве? ..

Сидит Семен там, согнувшись, положил голову на колени и гудит. Гудит и гудит - уже и спина переболела, и слез нет, а он гудит.

Жаль ему на маму, думает, чем бы и ей сожалению нанести.

«Когда уже вы овладеете меня из дома, то лучше мне умереть».

- Гу-гу! .. - Тянет он лениво, а мысль рисует душещипательную картину.

Вот он умер, и несут его в яму с попами, с хоругвями, а мама идет за его гробом, полой втирается и плачет-плачет:

«А куда же ты, мой сыночек, выряжаешься ?!»

А Семен ей укоризненно одповидае:

«Не знаете куда - в ад!»

«А на кого же ты, мой голубчик, покидаешь ?!»

«Ага, теперь« голубчик », - думает Семен, - а тогда« Басурман »! Нет, несите дальше - не встану ».

Вот и яма уже близко.

Здесь Семен заерзал на месте и кашлянул.

«Чтобы, чего доброго, действительно, не разглядев в порядке, не бросили его в яму, - подумал он робко, уже только сам себе. - Нет, пусть яма будет еще далеко-далеко-далеко ... »

Солнце поднялось выше на небо и стало через сорняки греть на Семена. За огородами видно небо, синее-синее и круглое, будто гигантская глазурованная печь выжигается на огне, изменяется, а под синевой неба совсем совсем вплоть до леса рябит всякими цветками зеленый луг.

Смотрит Семен - цветки воровато выставили головки из травы и все, как одна, моргают ему:

«Беги, Семен, сюда Беги, Семен, сюда! "

У Семена в голове мысли путаются, похороны сразу ликвидируется: только хотели его вбросить в яму - он из гроба и дальше! А поп за ним с кадилом: держи, лови его! Мать: «Так это ты обманывал меня, лоботряса? Стой же ты, кателику, возвращайся домой! »

В заплаканных глазах Семена выплыл неожиданно и задрожал блестящий смех. Сразу он перестал гудеть, как отрубил; зачервонився и закихкотив мелким невтриманим смехом.

Вскочив, вприпрыжку через капусту, через свеклу направился к лугу, широко расставляя руки.

Лежит Семен лицом вверх в высокой траве, выставил вверх колено, смотрит в синее небо, председатель - низко на земле.

Перед глазами летит маленький комар ...

Кажется, где-то высоко в небе журавль несется. Над головой недалеко маячит стебель зверобоя, и кажется она Семену высоким-высоким, до неба, ветвистым и обильным деревом ... И второе уже такое, и третье ...

И вот уже все цветы и травины выдаются Семену очень высоким и густым то лесом, или садом с странных, неизвестных цветков-древ. Листья на них большие-большие, как зеленые причудливые покрышки, а цветки - как поначиплювани красные миски, синие чашки и чугуна, голубые колокола, желтые ушаты, оранжевые кадки, а с того густого леса, будто вершина какой-то скалы, выглядывает его собственное колено.

Носятся огромные метели в белых, синих, темно-розовых, позолоченных шелках. Садятся на цветки, качают крыльями, как рисованными воротами.

Вдали будто с самого неба шумит, гудит косматый, мохнатый шмель в дорогих ризах, пересеченный шелковыми поясами.

Летит, гудит, будто диакон в церкви службу Божью начинает:

«Миром ... Господа ... по-мо-о-о ...»

Далее остановился он над одной чашкой, заглядывает:

«Что у вас тут такое? .. - Покоштував, подумал, проворчал: - А ничего себе ... - И снова: По-мо-о-о ...»

И пошел, пошел, пошел, кильки видно над вершинами удивительных цветастых лесов.

Комары, мушки, всякие кузки запищали целыми роями, каждое по-своему, как тот шумно хор: «И ... и ... и ... и ...»

Семен протянул руки, начинает махать ими, как регент в церкви, подпевает им тоненьким голоском, строй дает:

- Господи, по-ми-и-и ...

Где-то в чаще, спрятавшись в тени великана-листа, в серебряные струны ударил невидимый цимбалист.

Заковали серебряными молоточками ремесленники, золотые где венчики куя.

Святые кравчики зашумели на серебряных машинках.

И работу делают, и службу Божью правят.

Семен поднимает вверх руки, будто подбирая веревки от небесных колоколов, и начинает работать руками и ногами, и голос его, как гром, разносится далеко по всему зеленому миру:

Бом, динь,

Сал-ка умер!

Положили Сав-ку

На о-Бову лав-ку!

Лав-ка гнета-ся,

Сал-ка смиеть-ся!

Припекает солнце, парит начинает - и ароматами обкурюеться весь цветник-лес. Жарко дышит душица, пьяным духом дышит тысячелистник, отзывается святым куревом смолка.

Звучит, шумит святой шум все громче и шире. И над всем шумом совсем совсем раздаются могучи перезвоны радостного нового пономаря.