«Нос» Акутагава Р.

Акутагава Р. «Нос» читать на украинском

Об нос монаха Дзенти в Икеноо знал всякий. Этот нос был пяти-шести сун в длину и свисал через губу ниже подбородка, причем толщина его, что в начале, что на кончике, была совершенно одинаковая. Так и болталась у него посреди лица такая длинная штуковина, похожая на колбасу.

Монаху было за пятьдесят, и всю жизнь, с давних времен пострига и до наших дней, уже удостоен высокого сана найдодзегубу, он горько скорбел душой за это свой нос. Конечно, даже теперь он притворялся, будто
это беспокоит его весьма мало. И дело было не только в том, что мучиться по поводу носа он полагал не подобающим для священнослужителя, которому принадлежит все помыслы свои отдавать грядущем существованию у будды Амида. Гораздо более беспокоило его, как бы кто-нибудь не догадался, как сильно досаждает ему его собственный нос. Во время повседневных бесед он больше всего боялся, что разговор зайдет о носах.

Тяготился же своим носом монах по двум причинам.
Во-первых, длинный нос причинял жизненные неудобства. Например, монах не мог самостоятельно принимать пищу. Если он ел без посторонней помощи, кончик носа погружался в чашку с едой. Поэтому во время трапез монаху
приходилось сажать за столик напротив себя одного из учеников, с тем чтобы тот поддерживал нос с помощью специальной доски шириной в сун и длиной в два какую. Пробовать таким образом пищу было всегда делом нелегким как для ученика, так и для учителя. Однажды вместо ученика нос держал мальчишка-послушник. Посередине трапезы он чихнул, его рука с дощечкой дрогнула, и нос упал в рисовую кашу. Слух об этом событии дошел до самой столицы ... И все же не это было главной причиной, почему монах скорбел носа. По-настоящему он страдал от уязвленное самолюбие.

Жители Икеноо говорили, что монаху Дзенти с его носом повезло, что он монах, а не мирянин, ибо, по их мнению, вряд ли нашлась бы женщина, которая согласилась бы выйти за него замуж. Некоторые критиканы даже
утверждали, что он и постригся через своего носа. Однако самому монаху вовсе не представлялось, что его принадлежность к духовному сословию хоть сколько-нибудь смягчает страдания, причиненные ему носом. Самолюбие его было задето влиянием таких соображений, как вопрос о женитьбе. Поэтому он пытался лечить раны своей гордости как активными, так и пассивными средствами.

Во-первых, монах искал способ, каким образом сделать так, чтобы нос казался короче, чем на самом деле. Когда никого поблизости не было, он из сил выбивался, рассматривая свою физиономию под разными углами. Как менял он поворот головы, спокойнее ему не становилось, и он упорно вглядывался в свое отражение, то подпирая щеку ладонью, то прикладывая пальцы к подбородку. Но он так ни разу и не увидел своего носа коротким настолько, чтобы это утешило хотя бы его самого. И чем хуже становилось у него на сердце, тем дольше казался ему нос. Тогда монах убирал зеркало в ящик, вздыхал тяжелее обычного и неохотно возвращался на прежнее место к пюпитра читать сутру "Каннон-ке».

Монаха всегда очень беспокоили носы других людей. Храм Икеноо был из тех храмов, где часто устраиваются церемонии посвящения, читаются проповеди и так далее. Вся внутренность храма была плотно застроена
кельями, в храмовых банях каждый день грели воду. Посетителей - монахов и мирян - было очень много.

Монах без устали рассматривал лица этих людей. Он надеялся найти хоть одного человека с таким же носом, как у него, тогда ему стало бы легче. Поэтому глаза его не замечали ни синих курток, ни белых кимоно, а коричневые шляпы мирян и серые одежды священнослужителей настолько ему надоели, которые для него все равно
что не было. Монах не видел людей, он видел только носы ... Но носы в лучшем случае были крючковатые, таких же носов, как у него, видеть ему не приходилось. И с каждым днем ​​монах падал духом все больше.

Разговаривая с кем-нибудь, он бессознательно ловил пальцами кончик своего носа, болтался, всякий раз при этом краснея, совершенно как ребенок, пойманный на шалости, это обстоятельство полностью вытекало из этого его плохого душевного состояния.
Наконец, чтобы хоть как-нибудь утешиться, монах выискивал персонажей с такими же носами, как у него, в буддийских и светских книгах. Однако ни в одной из священных книг не говорилось, что в Маудгалаяна или в Шарипутра были длинные носы. Нагарджуна и Ашвагхоши тоже, конечно, оказались святыми с самыми обычными носами. Как-то в разговоре о Китае монах услышал, что в шуханьского князя Лю Сюань где были длинные уши, и он подумал, насколько менее одиноким почувствовал бы он себя, если бы речь шла о нос.

Нечего и говорить, что монах, ломая голову над пассивными средствами, пробовал также и активные способы воздействия на свой нос. Здесь он тоже сделал почти все, что возможно. Он пробовал пить настой из горелого тыквы.
Он пробовал втирать в нос мышиную мочу. Но что бы он ни делал, нос его по-прежнему свисал на губы пятивершковою колбасой.

Но вот однажды осенью один из учеников монаха, который ездил по его поручению в столицу, узнал там у приятеля-врача способ укорачивать длинные носы. Врач этот в свое время побывал в Китае и по возвращении стал
священнослужителем при главной статуи Будды в храме Тераком.

Монах, как полагается, сделал вид, будто вопрос о носах ему совершенно безразлично, и даже не заикнулся о том, чтобы немедленно испытать упомянутый способ. С другой стороны, он как бы мимоходом заметил, что ему крайне неприятно беспокоить ученика каждый раз, когда нужно принимать пищу. В глубине души он ожидал, что ученик так или иначе станет уговаривать его испытать этот способ. И ученик отлично понял хитрость монаха. И как чужда была ученику эта хитрость, на него гораздо сильнее подействовали, возбуждающие его сочувствие, те чувства, которые
заставили монаха к ней прибегнуть. Как и ожидал монах, ученик начал изо всех сил уговаривать его испытать этот способ. Как и ожидал ученик, инок в конце концов уступил его горячим уговорам.

Что касается способа, то он был чрезвычайно прост: нос нужно было проварить в кипятке и хорошенько оттоптать ногами.
Воду грели в храмовых банях каждый день. Ученик сходил и принес большую флягу кипятка, такого горячего, что в него нельзя было бросить палец. Прямо погружать нос во флягу было опасно, пар от кипятка причинил бы ожоги лица. Поэтому решено было провертиты дыру в деревянном блюде, накрыть им флягу и просунуть нос в кипяток через эту дыру. когда нос погрузился в кипяток, было ничуть не больно. Прошло некоторое время, и
ученик сказал:

- Теперь он проварився достаточно.

Монах горько усмехнулся. Он подумал, что, если бы кто-нибудь подслушал эту фразу, ему и в голову бы не пришло, что речь идет о нос.
Нос же, ошпаренный кипятком, зудив, словно его кусали блохи.
Монах вытащил нос из дыры в блюде. Ученик взгромоздился на этот нос, от которого еще поднимался пар, обеими ногами и начал топтать изо всех сил. Монах лежал, распластав нос на дощатой полу, и перед его глазами вверх и вниз двигались ноги ученика. Время от времени ученик с жалостью смотрел на лысую голову монаха, потом спросил:

- Вам не больно? Врач предупредил, чтобы топтать надо сильно. Больно вам?

Монах хотел помотать головой в знак того, что ему не больно. но на носу у него стояли ноги ученика, и голова не сдвинулась с места. тогда он поднял глаза и, глядя на пяти ученика, ответил сердитым голосом:

- Нет, не больно.

И правда, топтание по зудящую носу вызвало в монаха не столько боль, сколько приятные ощущения.
Через некоторое время на носу наконец стали вылезать какие-то шарики, похожие на просяные зерна. Точно, как бывает, когда жарят общипанную курицу. Заметив это, ученик слез с носа и сказал, словно про себя:

- Велено было извлечь эти штуки щипцами для волос.

Монах, недовольно надувшись, молча подчинился. Не то чтобы он не понимал добрых чувств ученика. Нет, он это понимал, но ему неприятно было, что с носом его обращаются как с посторонним предметом. И он с видом больного, делает сделку не стоит доверия врач, с отвращением наблюдал, как ученик извлекает щипчиками сало из его носа. Кусочки сала имели форму стволов от птичьих перьев длиной примерно в четыре бу.

Когда наконец эта процедура была закончена, ученик с облегчением сказал:

- А теперь проварить еще разок.

Монах все с тем же недовольным выражением на лице сделал, как ему сказано. И когда вдруг проваренный нос был извлечен из фляги, оказалось, что он стал коротким как никогда. Теперь он ничем не отличался от весьма обычного крючковатого носа. Поглаживая этот укороченный нос, монах с трепетом и ощущением неловкости заглянул в зеркало, которое поднес ему ученик.

Нос, тот самый нос, что некогда свисал до подбородка, неправдоподобно съежился и теперь скромно довольствовался местом над верхней губой.
Кое-где на нем выделялись красные пятна, видимо следы, оставшиеся от ног ученика. Уже сейчас, наверное, смеяться никто не станет ... Лицо в зеркале смотрело на монаха и довольно пидморгувало.е

Правда, монах боялся, что через день-другой нос снова сделается длинным. При каждом удобном случае, читая или вслух священные книги или во время трапезы, он то и дело поднимал руку и украдкой ощупывал кончик носа.
Однако нос довольно прилично держался над губой и, по всей вероятности, не был особо расположен спускаться ниже. Рано утром на следующий день, проснувшись от сна, монах прежде всего прошелся пальцами по носу. Нос по-прежнему был короткий. И тогда монах почувствовал огромное облегчение, словно завершил многолетний труд по переписке "Сутры священного лотоса».

Но не прошло и двух-трех дней, как монах сделал неожиданное открытие. Самурай, который посетил в это время храм Икеноо для каких-то своих дел, не сводил глаз с его носа, при этом с ним отнюдь не разговаривая и вид имея чрезвычайно насмешливый. Мало того, мальчик-послушник, тот самый, который когда-то уронил его нос в рисовую кашу, проходя мимо возле зала, где произносились проповеди и поучения, сначала смотрел вниз, видимо, пытаясь побороть смех, а потом все-таки не выдержал и прыснул . Несколько раз, отдавая приказы монахам-работникам, он замечал, что те держатся почтительно лишь перед его лицом, а стоит ему отвернуться, как они тут же принимаются хихикать.
Сначала монах отнес это на счет того, что у него изменилось лицо.

Однако само по себе такое объяснение, пожалуй, мало что объясняло ... Конечно, монахи-работники и послушник смеялись как раз по этой причине. Однако, хотя они смеялись совсем по-прежнему смех этот теперь чем-то отличался от тех времен, когда нос был длинный. Наверное, непривычно короткий нос выглядел более забавным, чем нос привычно длинный. но было, пожалуй, и еще что-то.

- Никогда раньше они не смеялись столь нагло, - бормотал время монах, отрываясь от чтения священной книги и склоняя набок лысую голову.

При этом наш красавец, рассеянно глядя на изображение Вишвабху, висящий рядом, вспоминал о том, какой длинный нос был у него несколько дней назад, и грустно думал: «Сейчас подобный я к обедневшей человека, скрывала прошлое богатство ...»

К сожалению, монаху не хватало проницательности, чтобы понять, в чем дело.

... В сердце человеческом имеют место два противоречивых чувства. Нет на свете человека, который бы не сочувствовала горю ближнего. Но стоит этому ближнему каким образом выздороветь, как это уже вызывает чувство,
будто чего-то стало не хватать. Слегка преувеличив, разрешено даже сказать, что появляется желание еще разок ввергнуть этого ближнего в той же проблемы. Сразу же появляется хоть и пассивная, а все же враждебность к этому ближнему ...

Монах не понимал, в чем дело, но тем не менее чувствовал известную скорбь, - несомненно, потому, что смутно подозревал в отношении к себе мирян и монахов Икеноо этот эгоизм сторонних наблюдателей.
И настроение монаха портилось с каждым днем. Он яростно ругал всех, кто попадался ему на глаза. Дело в конце концов дошло до того, что даже его ученик, тот самый, который лечил ему нос, стал тихонько говорить,
что он, монах, грешит равнодушием к религии. Монаха особенно возмутила выходка шалопая-послушника.

Однажды, услышав за окном собачий визг, он вышел посмотреть, в чем дело, и увидел, что послушник, размахивая палкой длиной в два фута, гоняет по двору лохматую тощую собачку. И если бы он
просто гонял! Нет, он гонял и при этом азартно вопил:

- А вот я тебя по носу! А вот я тебя по носу!

Монах вырвал у мальчишки палку и яростно ударил его по лицу. Палка оказалась старой дощечкой для поддержания носа.
Монах все больше жалел, что так опрометчиво укоротил себе нос.
А потом наступила одна ночь. Вскоре после захода солнца подул ветер, и звон колокольчиков под кровлей пагоды надоедливо лез в уши. В дополнение изрядно похолодало, поэтому старый монах, хотя ему очень хотелось спать, никак не мог заснуть. Он лежал с открытыми глазами и вдруг почувствовал, что у него страшно зачесался нос. Коснулся пальцами - нос отек, словно пораженный водянкой. Кажется, стал даже горячим.

- Беднягу неправедно укоротили, вот он и заболел, - пробормотал монах, уважительно взявшись за нос, как берут жертвенные цветы для возложения на алтарь перед Буддой.

На следующее утро он проснулся, как всегда, рано. выглянув в окно, он увидел, что гинкго и конские каштаны во дворе храма за ночь осыпались и двор сиял, словно выстланный золотом. Крыши покрылись инеем. В
еще слабых лучах рассвета ярко сверкали украшения пагоды. Монах Дзенти, стоя у открытого окна, глубоко вздохнул.
И в эту минуту к нему снова вернулось некое почти забытое ощущение.
Он взволнованно схватился за нос. То, чего коснулась рука, не было вчерашним коротким носом. Это был его бывший длинный нос пяти-шести сун в длину, свисающий через губу ниже подбородка. Монах понял, что за прошедшую ночь нос снова вернулся в прежнее состояние. И тогда в
нему вернулось откуда чувство радостного облегчения, точно такое же, какое он испытал, когда нос его стал коротким.
- Уже сейчас-то смеяться надо мной больше не будут, - прошептал монах, подставляя свой длинный нос осеннем ветру.

Добавить комментарий

Ответить Отменить

Ваш e-mail Не будет опубликован. Обязательные поля помечены *